Франция подвела итоги масштабного нацпроекта "дискуссии о национальной самобытности". Решено поднять планку обязательного экзамена по языку для иностранцев, привлечь добровольцев к их интеграции в общество, а в школах раз в месяц петь "Марсельезу".

В течение четырех месяцев гражданам предлагалось, в порядке вольного самовыражения, ответить на вопрос: что значит быть французом сегодня, в начале XXI века? Оказывается, вовсе не любить сыр и вино, не покручивать ус, приговаривая: "Канальи!", и не жить на два дома между Ривьерой и Куршевелем, как кажется многим в России. В дискуссии с ходу обозначился жесткий "иммиграционный подтекст": вместо того, чтобы решить, кому быть французом, принялись выяснять, кому французом не быть.

На сайте Министерства по делам иммиграции, отведенном для дискуссии, поясняли: перед лицом наметившихся опасных тенденций "сегрегации" в обществе необходимо задуматься, кто мы и зачем. Чтобы, мол, "укрепить нашу национальную самобытность, республиканские ценности и гордость тем, что мы принадлежим к французской нации". Формат выбрали в общем-то грамотно. В такой стране, как Франция, одержимой красотой слога и картезианской ясностью мысли, публичная дискуссия любимое развлечение. В ответ на упреки в легковесности подхода мол, что еще за праздная болтовня у стойки бара? организатор проекта, министр Эрик Бессон, уверенно возражал:

Наоборот, хорошо, что это обсуждают и за стойкой, и в кафе, и в поезде. Радоваться надо!

Однако радоваться Бессону пришлось недолго. Если в начале ноября его инициативу приветствовало 60 процентов населения, то сегодня не наберется и 40. Сторонники правых вообще отмалчиваются не критиковать же проект и тем самым президента, который горячо поддержал инициативу министра. В итоге конфуз: хотя 65 процентов признают, что понятие "быть французом" сегодня размыто, на саму спущенную сверху дискуссию обывателю оказалось, как выяснилось, наплевать.

Конфуз, как известно, не красит, поэтому вместо президента итоги поручили подводить премьеру Фийону, а вместо "национального коллоквиума" ограничились "правительственным семинаром". Обнародованный на этой неделе список мер повышения "французскости" нации вывешивание флагов на школьных фронтонах и текста Декларации прав человека в классах, распевание раз в год национального гимна и т. п. оказался даже красноречивее экспертных оценок. А точки над "i" расставил сам Николя Саркози: в момент, когда премьер мучился на "правительственном семинаре", президент был замечен при покупке игрушек в магазине Disney Store на Елисейских Полях.

Зато развернулся оживленный метабазар, то есть дискуссия о дискуссии: почему же правительственные дебаты дутые и зачем они на самом деле понадобились? Итоги этой дискуссии содержательны, причем не только для Франции.

Мы не они, они не мы

У барда Жоржа Мустаки была такая песня: "Пусть у меня рожа чужака, Вечного Жида, грека-козопаса, с тобой, любимая, нам каждый день станет вечностью..." Новое музыкальное поколение французов перепело ее на свой лад: "У меня рожа чужака, грязного негра, я рос как сорная трава, ваша высокоморальность для меня пустой звук, потому что еще в детстве всем было на меня наплевать..." У этого поколения, определенно, самобытность особая, и, без сомнения, кому-то из тех, кто считает себя "настоящим французом" она поперек горла. И как увязать эти самобытности воедино? Через позитив? Увы, быстро съехавшая из позитивного русла (защита и прославление французского языка, республиканские ценности и т. п.) на скользкую почву определений "от противного" дискуссия этому не способствовала. Политкорректность поползла по швам, вместо обсуждения высоких материй Франция сфокусировалось на теме "чужих".

Самобытность то, что отличает нас от других. В этом смысле самобытность и инаковость две стороны одной медали, рассуждает социолог Бертран Бади. Однако "естественных" наций не существует, нация производная от государства. В этом смысле ее границы заданы практически по определению. Но неминуемо возникает оговорка: а миграции? Причислять ли к нации тех, кто вступает в ее границы или выходит из них?

Последняя волна французских иммигрантов выходцы из стран Северной Африки: Марокко, Туниса и Алжира. Многие из них исповедуют ислам и отождествление "иммигранта" с "мусульманином", умышленное или нет, в последние годы стало общим местом в правых, особенно в праворадикальных, кругах (электорат Национального фронта). Поэтому смещение дискуссии в эту сторону вызвало у левой оппозиции негодование, а у умеренных правых недоумение и тревогу. Тем более что не последнюю роль в смещении акцентов сыграли власти: президент Саркози опубликовал в газете Le Monde открытое письмо, гласящее, что основа здоровой "национальной самобытности" взаимное уважение между теми, кто приезжает в страну, и теми, кто принимает гостей. То бишь, подтвердил, что французская самобытность определяется исходя из взаимоотношений с иммигрантами, подразумевается мусульманами.

На сайте дискуссии, по данным министерства, 27 процента откликов касаются проблем иммиграции, и это без учета 15 процентов, сразу отвергнутых модераторами как "расистские". Организация SOS Racisme, кстати, даже начала сбор подписей за прекращение дискуссии, но тут само правительство поспешило ее закрыть. Зачем же открыли?

Во Франции вести речь о "национальной самобытности" давняя прерогатива правых, объясняет "Огоньку" историк и социолог Жерар Нуарьель. Когда в конце XIX века пролетарий вдруг превратился в политическую фигуру, правым пришлось искать противовес. Им стало понятие "нации", а "класс" закрепился в терминологии левых. С тех пор в арсенале правых темы национальности и безопасности, а за левыми социальные и гуманитарные вопросы. Потому-то и на прошлых президентских выборах консерваторам было так важно строить кампанию вокруг борьбы с нелегальной иммиграцией. Это же их территория!

Через несколько недель во Франции снова выборы региональные. Команда Саркози уже не раз демонстрировала, что в совершенстве владеет приемом медианаживки: что-то не заладилось в имидже, сползаешь в опросах отвлеки внимание на другое. Жениться на фотомодели выходит не так часто, как хотелось бы, но есть в запасе и другие заряды. Дискуссия "Что значит быть французом?" тяжелая артиллерия, тем более что сегодня Саркози воюет на два фронта: с левой оппозицией и с "заклятыми друзьями" националистами. За последние три года он уже отыграл у Национального фронта 8 процентов голосов. Его же оружием: ведь именно лидер националистов Ле Пен ввел в политический лексикон выражение "национальная самобытность".

Избиратели Ле Пена убеждены, что им, "коренным" французам, полагается лучшая доля, чем иммигрантам, а между тем им приходится жить с ними бок о бок, продолжает Жерар Нуарьель. Из-за массового наплыва "чужаков" их родной район становится "неблагополучным". Они живут в постоянном страхе. Сами они отпор дать не могут, и у них складывается впечатление, что властям на них наплевать.

Нуарьель и его коллеги по исследовательскому институту EHESS уже несколько лет добиваются упразднения Министерства "по делам иммиграции, интеграции и национальной самобытности", которое сегодня возглавляет Эрик Бессон.

Любое происшествие с участием иностранца преподносится как "угроза" национальной самобытности. Власти вынуждены постоянно демонстрировать "общественному мнению", что они "борются" с "угрозой", потому что иначе радикалы (Ле Пена. "О") немедленно ухватятся за то же самое происшествие, чтобы обвинить их в "попустительстве".

Призрак подростка из предместий

В это уравнение: власть, оппозиция, общественное мнение следует ввести еще одну переменную: СМИ. С начала 1980-х именно объектив телекамеры, а не политик, "делает" новости, и фигурировать на политической сцене означает мелькать на экране. А чтобы ужиться с телевидением, нужно понимать жанр: нужны яркие кадры, драматичные сюжеты, короткие репортажи. Если грамотно пользоваться форматом, то и нудная тема иммигрантской бедноты станет благословением. Пылающие машины, разбитые стекла, юнцы в масках против полицейских находка для эфира! И если в газете 1930-х потасовка в Марселе итальянских рабочих с французскими освещалась в пределах криминальной хроники, то волнения в пригородах в 1983-го или 2005-го телевидение раздуло до масштабов цивилизации. Политическая актуальность прямо пропорциональна телегеничности. А потому в "фототеку" среднего француза и откладываются подростки, жгущие машины. Школьницы, закутанные в паранджу. Оскверненное еврейское кладбище.

Во Франции общественное мнение формируют трое: журналист, политик и интеллектуал, резюмирует Жерар Нуарьель. Они стоят за каждым новым образом "иностранца-врага". В начале XX века это был немец, затем итальянец, еврей, потом русский-большевик, вчера алжирец, сегодня "выходец из Северной Африки", он же исламист.

Проводят такие параллели вслух, конечно, только националисты. Более умеренные просто "проблематизируют" вопрос и направляют скользкую тему в нужное русло. В аргументации Саркози "враг" только нелегальный иммигрант: он не любит все французское, не хочет учить язык, не соблюдает законов, словом, нехорошо обособляется. С такими надо пожестче. Против лояльных же, хорошо "интегрировавшихся" иммигрантов мы ничего не имеем, напротив, всячески приветствуем.

Нам все время твердят о борьбе против дискриминации, говорит историк и публицист Пап Ндье. Но, по сути, эта дискуссия делит Францию на два лагеря. Плохие французы и хорошие. Добрые иммигранты и дурные. Добрый иммигрант обязан не просто "соответствовать", а быть прямо-таки французом в квадрате. Он должен лучиться патриотизмом, сурово осуждать любое посягательство на принципы светского образования, разбираться в винах, как сомелье, и с закрытыми глазами определять сорт каламбера. И всем всегда говорить "мерси".

"По телефону я представляюсь только по фамилии..."
.
..потому что имя звучит слишком подозрительно. Статья Мустафы Кессу, сотрудника крупнейшей французской газеты Le Monde, под этим заголовком наделала много шуму.

"Какой смысл представляться журналистом, мне все равно не верят. Некоторые даже перезванивают в редакцию предупредить: "Вы в курсе, что тут какой-то Мустафа выдает себя за вашего журналиста?""

На сайте газеты статья собрала не одну сотню отзывов. Эти ситуации знакомы всем, у кого "не то" имя, "не тот" цвет кожи, "не тот" почтовый адрес. Просто никто раньше не писал об этом 400-тысячным тиражом.

"Как-то из психиатрической клиники сбежал пациент, осужденный за убийство. Звоню заведующей клиникой, представляюсь: Кессу, из Le Monde. Она отвечает, что с удовольствием даст интервью. Прихожу. Секретарша звонит заведующей. Входит женщина на костылях. Я помогаю ей открыть дверь, придерживаю. Она смотрит мимо меня ни "здравствуйте", ни "спасибо" и обращается к секретарше: "Так где журналист из Le Monde?" Здесь, говорю, мадам, у вас за спиной. Я думал, ее удар хватит. Опять-таки не здоровается. "Ваше удостоверение? А паспорт при себе?" "В следующий раз, говорю, отправлю вам факсом метрику, быстрее будет". Выхожу из клиники, понятно, на нервах... И тут меня останавливает полиция: они решили, что нашли того самого преступника".

Таких примеров полно. Избирательный фейс-контроль в ночных клубах, постоянные проверки документов, невозможность снять квартиру и добиться приглашения на собеседование на работу это все та же дискуссия, только уже не у "стойки бара"... Иногда от участия в ней "отсекают" по внешности, иногда по фамилии.

Я подавала резюме во все компании, рассказывает Мариам. У меня диплом с отличием, рекомендации, все как надо. И ни единого отклика. Тогда я отправила резюме в те же компании, но с фото, благо у меня светлая кожа и прямые волосы. И французская фамилия, только имя арабское. Не прошло и недели, как меня вызвали на собеседование!

История иммиграции во Франции, в отличие от других европейских стран, насчитывает полтора столетия; но лишь со сравнительно недавних пор ей приходится иметь дело с феноменом иммиграции "осевшей". Это раньше приезжали и уезжали в зависимости от колебаний рынка труда. Сегодня безработица больше не сокращается, но вот "приезжие" уже не приезжие, а французы по праву рождения. Рабочие руки "тридцати славных лет", периода бурного экономического роста (1945-1974), руки их родителей. Они выстроили сегодняшнюю Францию. Словом, с ними нужно считаться. А Франция еще не нащупала точку равновесия между сохранением своего имиджа страны гостеприимства и республиканских ценностей, которым очень дорожит, и рефлексом отторжения, который вызывают "чужие" на фоне своих социальных и экономических проблем. Поможет ли в этом дискуссия о национальной самобытности?

В ситуации кризиса, когда человек теряет ориентиры, вопрос о своей самобытности не только мобилизует: в нем кристаллизуются общие страхи, равно как и возможности с ними справиться, говорит Бертран Бади. Когда экономика или социальная система переживают кризис, а общественные институты, призванные сплотить людей, разлаживаются, спрос на "национальную самобытность" мгновенно взлетает вверх, а с ним и предложение. В этом плане, если общество начинает задаваться вопросом о своей "сущности", это признак дискомфорта, неуверенности, патологии. Вроде температуры.

Иными словами: не догоним, так хоть согреемся. Если смысл дискуссии именно в этом, то не таким уж фатализмом звучит скепсис политического деятеля и острослова Жака Аттали: "Самобытность как любовь: чем больше разводишь про нее теорию, тем меньше понимаешь, что же это такое".

Ирина Кнеллер Источник: i-r-p.ru

Теги: франция, мигранты, толерантность, национальная идея